Но эта привычка, казалось бы, полезная, все чаще и чаще становится для мохноногих тружениц роковой. Почему? В чем все-таки виноваты пчелы?

Увы, не пчелы виноваты, а мы, люди. Вот один из примеров. В 1963 году энтомолог Н.Н. Благовещенская нашла я описала древнюю колонию дазипод, протянувшуюся более чем на семь километров вдоль берега реки Барыш в Ульяновской области и насчитывающую более семи миллионов жилых гнезд. Но уже в 1965 году этот уникальный пчелоград был уничтожен неумеренным выпасом скота, а потом вспашкой, несмотря на то, что хозяйственная ценность этой прибрежной полоски была ничтожна. Самые энергичные попытки Нины Николаевны уберечь пчелиную страну оказались безуспешными. А если хотя бы часть этой полосы была превращена в микрозаповедник — такой, как был устроен для дазипод и других насекомых в Воронежской области, о чем я писал выше, — это спасло бы пчел, ценнейших опылителей того же подсолнечника и многих других растений.

Но энтомологические заказники и микрозаповедники в те годы еще не приобрели известность как своеобразная форма охраны природы, были непонятны, «не модны», и потому погибла одна из последних обширнейших и древнейших колоний мохноногих пчел, существовавшая, как установили ученые, многие сотни лет.

Все большую и большую ответственность на нас, людей, налагают такие вот печальные истории. Помните об этом, молодые читатели этой книги, будущие рачительные хозяева нашей Земли!

Но вернемся к «железнодорожным дазиподам» — на 2753-й километр Южно-Уральской дороги. Колония пчел тут сравнительно небольшая: полоска с норками занимает несколько десятков метров, шириною она от силы пять-шесть шагов. Густота заселенности тоже сравнительно невелика: на квадратный дециметр по одной жилой норке в среднем, и то в центральных участках колонии, а к краям — пореже. Но самое удивительное, что пчелоград этот расположен на обочине железнодорожного полотна, так что некоторые крайние норки расположены рядом со шпалами и даже между ними.

Ни сильнейший грохот, ни сотрясение насыпи от проносящихся по рельсам поездов, ни запах шпальной пропитки совершенно не смущают строительниц. Когда мы возращались из заказника не пешком, а на электричке, то, пройдя до этого полустанка (это около четырех километров), ожидали электропоезд, но не на платформе, а чуть западнее ее, где расположилась пчелиная колония. Нередко приходилось наблюдать, как из отверстия в середине свежего песчаного холмика показывался и начинал трудиться шестиногий «шахтер». Пятясь задом, насекомое прижимало к туловищу очередную порцию песка, а затем, продолжая пятиться и не меняя позы, быстрыми движениями своих мохнатых ног отметало песок далеко от себя.

Или такая картина: мимо несется состав, лишь прогибаются шпалы от залитых доверху нефтяных цистерн да вихрем летят бумажки и всякий иной мусор, а мохноногая, одетая в тяжелые желтые штанишки, прямехонько летит к своей норке, что между шпал; цепко, чтобы не сдуло, хватается за край летка — и тут же скрывается в норе... Железнодорожная насыпь здесь очень добротная, высокая, в глубине она состоит из крупных и средних камней угловатой формы и песка, а сверху — утоптанная, плотная. Самое сердце пчелограда находится там, между камнями, в песке, поэтому шахты дазипод, ведущие к ячейкам, неровные, извилистые — ведь они проложены в песке между плотно утрамбованными голышами. И совершенно непонятно, как это от частого и сильнейшего сотрясения насыпи не обваливаются пчелиные штреки и каморки, стенки которых, повторяю, дазиподы не укрепляют никакими «обоями» и «штукатурками». Тем не менее колония пчел тут явно благоденствует и нисколько не сокращается.

Сейчас той посадочной платформы, как и самого полустанка, нет: все это снесли в 1972 году, и электричка там давно уже не останавливается. Но бывая в Исилькуле и проведывая заказник, мы с Сергеем иногда специально делаем крюк и заходим к мохноногим строительницам «в гости». Те места, где находились здания полустанка и платформа, заросли лопухами и коноплей, но мы без труда находим знакомое место — множество светлых кружочков песка на темной обочине железнодорожной насыпи.

Стоим мы здесь, как в давние годы, мимо проносятся тяжеленные товарняки и стремительные пассажирские, а внизу, у шпал, в глубинах пчелограда и на его поверхности, идет, как и прежде, своя неспешная работа. Неспешная, но бесперебойная, сосредоточенно-деловитая, таинственная, не очень понятная даже нам, двум биологам.

Счастливо же вам трудиться, маленькие бесстрашные строительницы, заботливые родители и талантливые скульпторы — создатели замечательных трехногих хлебцев!

Пилохвосты

— Почему на цветах в заказнике все лето ползают лишь какие-то бескрылые личинки кузнечиков? — спрашивает у меня Леонид, студент Омского сельскохозяйственного института, проходящий вместе с другими ребятами практику в «энтомопарке». — Когда, наконец, они станут взрослыми кузнечиками? Ведь дело уже скоро к осени, а у них и крылья еще не показались. Притом я заметил, что личинки эти — все с зачатками яйцекладов, значит, это личинки самок. В чем тут дело?

Молодец Леонид: наблюдательный парень! Наблюдательный и трудолюбивый: готов часами сидеть у шмелиных гнезд, наблюдая и записывая каждую подробность, охотно руководит всей «хозяйственной частью» экспедиции, одинаково ловко орудует и топором, и тонким пинцетом, а вечерами выкраивает время побренчать и на гитаре. Он учится на агронома, и как здорово, что агроном этот будет отлично знать энтомологию, сохранит пытливость и желание докапываться до сути незнакомых ему явлений. У такого специалиста и урожай будет высокий, и природу он будет сохранять не кое-как, а с толком и пониманием.

— Заметил это ты верно, Леня, — говорю я ему, — что у насекомых тех все лето не было и зачатков крылышек. И все-таки постарайся сейчас решить сам, в чем тут дело, а я тебе помогу. Напомню лишь, что личинки насекомых из отряда прямокрылых проходят «неполное» превращение, то есть дети почти всегда похожи на родителей, только малы; линяют они несколько раз и растут, а зачатки крыльев появляются у них еще «в юности». У этих же личинок кузнечиков, что ты видишь на цветах, — уже довольно крупных личинок, — и намека на крылья нет. Ну-ка, пораскинь умом!

Задумался Леонид, но ненадолго.

— Крыльев-то, — говорит, —у них нет, это точно. А вот зачатки яйцекладов я у них у всех видел. Значит, все-таки растут они, кузнечики эти!

— Пойдем, — говорю, — на поляну. Там сейчас во всем и разберемся.

На центральной луговине заказника доцветают последние кружевные шапки дягиля, расселась по ним пестрая насекомая мелочь. А вот и кузнечик, о котором спрашивал Леонид, медленно ползет по соцветию. Рядом второй кустик дягиля, на его зонтиках — еще два таких насекомых. Длинноногие и длинноусые кузнечики зеленоватого цвета сидят, уютно уткнувшись в соцветия. Протягиваю руку к одному из них — насекомое не пугается и дает себя взять.

— Вот смотри, — говорю Леониду, держа в пальцах кузнечика, — зеленые или пестрые кузнецы очень осторожны, даже в стадии личинки ускакали бы и не дали себя так вот запросто взять. Да ты это знаешь, ловил их сам. А вот у этих, как видишь, совсем другой характер. Теперь давай удостоверимся, что у них и верно нет даже зачатков крыльев. Нормальное ли это дело для личинки такого большого размера? Конечно же, нет. Говоришь, зачатки яйцекладов? Ну что же, поглядим и на яйцеклад. У больших певчих кузнечиков яйцеклады как сабли — чуть изогнутые, узкие, с гладкими краями и очень острым, как шип, концом. А этот «зачаток» — плоский, широкий, загнут углом вверх под вид бумеранга, на конце зазубренный. Ничего общего ни с яйцекладами певчих кузнечиков, ни с их зачатками — так ведь?